Field 'nick' doesn't have a default value

«Теперь я уже не дерево без корней»

Что уж тут говорить о чужой, если даже жизнь самого близкого человека, нашей мамы, оставалась для нас потёмками вплоть до самой отцовской смерти.

В это трудно поверить

До своего совершеннолетия я, старший из пятерых детей, жил там, где все мы родились — на Колыме. Сызмальства каждый из нас знал, что на материке (так у нас называли остальную часть необъятной Родины) живут наши бабушка и дедушка — папины родители, а что мама своих родителей не помнит, и воспитывалась в детском доме. Но чем взрослее я становился, тем всё меньше верилось в раннее мамино сиротство. Интуиция и собственный жизненный опыт всё настойчивее подталкивали к мысли, что мама скрывает от нас что-то очень важное. А потом была та кошмарная мартовская ночь 1990 года, в которую после нескольких дней страдальческого беспамятства умирал отец. Умирал на родине своих родителей в Ишиме, где прожил двадцать пять послеколымских лет. Не знаю, может это и совпадение, но последний, ужаснувший меня, выдох он сделал вскоре после того, как мама, собрав всех нас на кухне, ошарашила невероятной историей. Позднее этот её монолог почти стенографически изложил в своём очерке мой брат Юрий, работавший в ту пору в «Тюменских известиях», поэтому не буду пересказывать, лучше процитирую.

«Это самый тяжёлый крест, который я несла всю жизнь. Я — болгарка! Мой отец — болгарин, Доков Крум Димитров. Родилась я в Краснодаре, тогда он назывался Екатеринодар, в частной клинике доктора Аветисова. Мой отец учился в России, в медицинском институте и затем работал хирургом в этой клинике. Мать была архитектором. Перед самой революцией 1917 года родителям пришлось срочно выехать в Болгарию. Я, как потом объяснили мне, приболела, и они оставили меня в станице Славинской, у моей прабабушки.

Такой Олимпида осталась в России в 1917 году

Уезжали они на несколько недель. А тут революция, гражданская война. До сих пор не знаю, почему так получилось? Не пойму, что им помешало или кто помешал забрать меня потом. Помню, что приходили от родителей посылки, письма… Письма ваша бабушка рвала сразу.

Мне не было и 17, когда она умерла, и я осталась совсем одна. Я уже знала, что на мне висит, если не клеймо, то, во всяком случае, подозрение, которое тогда было очень страшным и называлось „Родственники за границей“.

Из-за этого меня не приняли в комсомол, из-за этого отчислили из станичного педтехникума. Подружка моя поехала в подмосковный город Александров и позвала меня с собой. Там я сначала пошла работать на завод, затем поступила в педучилище, закончила его.

А в начале 1937 года мне пришло приглашение зайти в болгарское посольство. Александров — это совсем рядом с Москвой, и в первый же выходной я поехала в столицу. Принял меня посол. Он сказал, что дружен с моим отцом, долго искал меня, что мама моя болеет и уже не чаяла увидеть. Я много раз потом ездила в посольство. С паспортом что-то всё не получалось. Посол передавал мне письма от родителей, подолгу рассказывал об отце и маме. От него я узнала, что у меня есть младший брат, Викторин.

Так прошло почти полгода. Лето уже началось. И вот, наконец, посол, обычно такой серьёзный, улыбаясь, сказал: „Всё, Олимпиада, разрешили тебе выезд, завтра приходи за паспортом“. Счастливая, я вышла из посольства, добежала до трамвайной остановки. Уже вечерело, народу было немного. Вдруг остановилась чёрная блестящая машина, из неё вышел молодой мужчина и направился прямо ко мне.

— Вам надо проехать с нами. Есть разговор, — вежливо предложил он, показав удостоверение работника НКВД.

И мы поехали. Там в кабинете мне сказали, чтобы я не делала глупостей, и завтра же отказалась от поездки, от болгарского паспорта, сменила в своих документах национальность, фамилию, отчество, и попросили отдать все полученные из Болгарии письма… Так из болгарки Доковой Олимпиады Крумовны я превратилась в русскую Сивякову Олимпиаду Васильевну. Потом началась война. Из Подмосковья я уехала на Колыму. Вышла замуж за вашего отца. Остальное вы знаете. Часто, особенно в последние годы, хотела вам всё рассказать. Но отец был категорически против. Он все годы боялся, что я не выдержу, скажу и поломаю ваши жизни».

Виктор (брат Олимпиады), Зинаида и Крум Доковы (родители)

Похоже, рассказав эту историю, которая поначалу и впрямь показалась нам невероятной, мама облегчила не только свою, но и отцовскую душу. И я видел как она, эта душа, покидала его тело. Всё произошло в считанные секунды. Только что прикованный к смертному одру отец страдальчески сжимал бескровные высохшие губы. Но вот тело его начало неожиданно быстро напрягаться. Казалось, будто кто-то невидимый включил внутри мощный насос и нагнетаемый им упругий воздух устремился к гортани. Я уже готов был вскрикнуть от охватившего меня ужаса, когда отцовские губы вдруг распахнулись, и произошёл тот, подобный хлопку лопнувшего колеса, выдох. И всё. На кровати осталась лежать обездушенная оболочка отцовского тела.

Уже после похорон, проведя ревизию в знакомом с детства чемоданчике, прикасаться к которому нам было строго-настрого запрещено, мы обнаружили среди прочего узенькую полоску тетрадного листа с выведенными на ней именами, отчествами и фамилиями маминых родителей и брата. А ещё свидетельство об окончании Доковой О.В. годичных дошкольных курсов при Александровском педагогическом училище. Тогда я не обратил внимание на явное несоответствие инициала настоящему маминому отчеству. Однако после недавних полуфантастических событий, перевернувших всю нашу жизнь, в результате которых мы не только обрели своих двоюродных братьев, но и многое узнали о жизни мамы и наших болгарских родственников, оно, это несоответствие бросалось в глаза. Впрочем, не буду забегать вперёд.

После опубликования Юриного очерка мы наивно надеялись, что им заинтересуется кто-нибудь из работавших в то время в нашей области болгарских строителей. Увы. Зависло в воздухе и обещание одного из их руководителей перевести очерк на болгарский язык и по прибытии на родину опубликовать его в какой-нибудь «читаемой» газете. Кто знает, возможно, он и выполнил это своё обещание, но публикация не сработала. Такое бывает. Потом были безуспешные попытки хоть что-то разузнать о маминых родственниках (мы были уверены, что они существуют, если не в Болгарии, то где-то ещё) по другим каналам, в том числе и правительственным. После чего наша поисковая работа приостановилась, но не умирала надежда на чудо. С ней мы прожили ещё около десяти лет. И вот, наконец, появился реальный шанс.

«Бог решил нам помочь»

В марте 2003 года в Ханты-Мансийске должен был пройти чемпионат мира по биатлону. В этом виде спорта России впервые доверялось проведение подобного турнира, так что я нисколько не сомневался — болгарские журналисты в столицу Югры прибудут. Но на чемпионат мира надо было ещё попасть. Дело в том, что аккредитация журналистов завершилась в первой половине января, а я спохватился на исходе февраля. Спасибо моему Югорскому приятелю Юрию Устенко, если бы не он… Первая удача вселила оптимизм. Значит судьбе угодно моё присутствие на чемпионате. Словно в подтверждение этому, совсем кстати, поступило предложение от редактора «Тюменских известий» Владимира Кузнецова «командироваться» в Ханты-Мансийск для подробного освещения биатлонных баталий.

К сожалению, среди аккредитованной пишущей братии болгар не оказалось. СМИ этой страны не чемпионате представляли тележурналистка и комментатор национального радио. Мой выбор интуитивно пал на «радийщика» Ивайло Герчева. Встретиться с ним оказалось непросто — мы оба работали в «конвейерном режиме». Но мысль о «последнем шансе» преследовала как тень. И встреча состоялась. Я вкратце изложил коллеге нашу семейную историю, рассказал о безуспешных попытках отыскать «болгарский след». Почувствовав, что Ивайло тема «зацепила», протянул ему братов очерк 12-летней давности.

Как и договаривались, встретились с ним утром следующего дня. Согласно программе на чемпионате должна была стартовать мужская эстафета, в которой Болгария не участвовала, так что Ивайло особо не спешил. И мы проговорили с ним почти до начала состязаний. Тогда же он пообещал «ввести в курс дела» свою знакомую журналистку из общенациональной газеты «24 часа» и передать ей ксерокопию очерка.

 — «24 часа» также популярна у нас в стране, как у вас «Аргументы и факты», так что, если кто-то из родственников вашей мамы жив, отзовётся обязательно, — приободрил на прощание Ивайло, — как все закрутится, так или я, или Алексения (та самая журналистка из «24 часа» — С.П.) тебе позвоним…

Звонок раздался месяца полтора-два спустя. Звонила Алексения. Она сообщила, что Ивайло «подробно отчитался» о нашей с ним встрече и передал очерк. Сказала, что готовит в свою газету публикацию и попросила выслать что-нибудь из семейного альбома, а также «свежую» фотографию нашей мамы и кое-какие сведения о нас, её детях. Потом от Алексении пришло коротенькое оптимистичное письмо с обещанием — как только материал выйдет, выслать мне газету. И своё обещание она сдержала. Но ещё раньше заказного письма из Болгарии поступил звонок в редакцию «АиФ в Западной Сибири». Оказалось, уже в день выхода газеты на публикацию откликнулись мамины племянники Виктор и Вильям. В тот же вечер они «порылись» в Интернете и набрели на сайт редактируемого Юрием тюменского вкладыша «АиФ». Наутро старший из наших двоюродных братьев Виктор позвонил в Тюмень.

Вот как рассказала об этом в своей второй статье, вышедшей уже после гостевого визита Виктора Докова в наши края, Алексения.

«Бог решил нам помочь», — говорят братья и вспоминают некоторые странные обстоятельства. В тот день, когда они решили позвонить в Тюмень, Юрий, журналист «Аргументов и фактов» в Западной Сибири», случайно проходил через рекламный отдел газеты, расположенный на другом, чем его кабинет, этаже. Когда зазвонил телефон и ему сказали, что его спрашивают родственники из Болгарии, это стало для него полнейшей неожиданностью. Коллеги, ставшие невольными свидетелями того разговора, разволновались, а женщины всплакнули. Юрий дал Виктору ишимский телефон, но попросил его сперва поговорить с сестрой Светланой, чтобы она подготовила мать. Но всё равно, услышав в телефонной трубке голос своего племянника, старая дама очень разволновалась, ведь она всю жизнь ждала этой минуты».

Подтверждаю, так всё и было. А тот телефонный разговор в рекламном отделе Юрий вёл на моих глазах. Я и не сразу сообразил, что к чему. До конца рабочего дня мы, захлёстнутые эйфорией, только и говорили о свершившемся чуде. Это казалось невероятным — родители нашей мамы всю свою жизнь посвятили поиску дочери. И детей готовили к продолжению святой миссии, побуждая их к изучению русского языка и русской культуры, посвящая в тайны семейного архива, передавая родовые реликвии. Куда там сценариям надуманных мексиканских телесериалов до реальной жизненной драмы, задевшей судьбы нескольких поколений близких нам людей. Разошлись мы тогда по домам с той же примерно мыслью, что высказали Алексении наши болгарские братья: «Бог решил нам помочь». В течение нескольких последующих дней вся наша близкая сентиментальная родня, умываясь слезами, обсуждала происшедшее. С тех пор завязалась наша тюменско-болгарская интернет-переписка.

А ещё мы узнали…

Из братских посланий мы многое узнали о своих болгарских родственниках. Оказывается, у маминого отца Крума Димитрова Докова, родившегося в 1892 году в Варне, был только один брат и две сестры. Её дедушка Димитр Николов Доков, тоже родившийся в Варне в 1862 году, в молодости работал учителем, но «как было принято в те годы, рано вышел на пенсию». А бабушка Ефтафия занималась хозяйством и воспитанием детей. «Были у них виноградники и, наверное, это помогало им жить в достатке и дать образование детям». После окончания Крумом гимназии мамин дедушка послал его изучать медицину в Россию, где тот и познакомился со своей будущей женой (нашей бабушкой) Зинаидой Викториновной Станиславской (родилась в 1897 году в станице Белореченск, это недалеко от Краснодара). Её отца (он был священником) звали Викторин Иванов Станиславский, а мать — Олимпиада Васильевна Жданова-Пушкина. В 1918 году маминого отца «новая власть заставила в срочном порядке выехать из России» За ним, но отдельно, выехала его жена Зинаида. После долгих скитаний и приключений они нашли друг друга. Крум Доков «продолжал ездить в Россию, участвовать в эвакуации Белых армий генерала Врангеля из Крыма» и делал попытки пробиться к нашей маме и забрать её, но все они оказались безуспешными. После всех перипетий мамины родители вернулись в Варну, где в октябре 1920 года родился её брат Виктор. В 1922 году наша бабушка Зинаида «пробовала выехать в Россию легальным путём, чтобы забрать нашу маму, но, «наверное, новая власть не пустила её на родину».

Болгарская семья (Крум Доков-стоит справа, рядом Димитр Доков, Зинаида Докова-сидит справа)

В 1923 году Крум Доков основал и возглавил в Варнинском округе созданную в стране указом царя Инспекцию охраны труда. Через три года он написал первую в Болгарии книгу о трудовой профессиональной гигиене. «В связи с работой его, как Рокфелерского степендиата, послали на специализацию в США, где он пробыл с 1927 по 1929 год. Был он очень образованным человеком… Прекрасно говорил по-турецки, по-русски и по-английски». В Варне родился мамин брат Виктор. «Когда он был маленьким, у него была французская гувернантка, а после он начал ходить во французскую школу». В 1939 году мамин брат уехал в Венгрию, «где поступил на медицинский факультет. С наступлением Советской армии, после пяти лет учёбы, ему пришлось вернуться в Болгарию… Виктор вступил в армию добровольцем в качестве военного врача». В 1948 году он женился на чешке. В Праге родились наши двоюродные братья: Виктор (1954 г.) и Вильям (1958 г.). С 1969 по 1970 год мамин брат работал в Бельгии. Двумя годами позже вернулся в Варну, там ему присвоили звание профессора. «Был он прекраснейшим и глубоко эрудированным человеком. Кроме русского, турецкого и французского, которые знал с детства, владел ещё многими языками — венгерским, польским, чешским, английским и др."

А ещё мы узнали, что некоторое время мамины родители переписывались с ней и своей бабушкой (маминой прабабушкой, у которой она жила), посылали посылки… А потом мама исчезла, и разыскать её удалось через посольство в Москве только в 1937 году. Снова завязалась кратковременная переписка, после чего „последовал совет из болгарского посольства прекратить всякие попытки“ наладить с нашей мамой контакт, так как это ей „может принести крупные неприятности“. Поиски продолжились и после войны, для чего использовались всякие возможности: через Красный Крест, через организацию, занимавшуюся розыском людей, пропавших во время войны». Но всё тщетно. В 60-е годы нашей бабушке Зинаиде разрешили поездку в Россию, «где она продолжила поиски». Пробовал найти маму и её отец, несколько раз побывавший в те же годы в России, и жившая в СССР родня по бабушкиной линии. Увы.

«Так и умерли Ваши папа, мама и брат, не дождавшись этого чуда, что случилось сейчас», — напишет Виктор, адресуя строчки своей родной тёте (нашей маме). Прислал Виктор по «электронке» уникальные фотографии (они перед вами). А ещё ксерокопии писем, написанных мамой и её прабабушкой.

«Приветы» из детства

Одно из таких посланий датируется 30 июня 1927 года (маме было тогда 12 лет).

«Дорогие папа и мама, ваше письмо мы получили, а в письме твою и Витину карточку, теперь я хотя бы имею представление какой есть у меня брат (стало быть, сообщение посла о существовании у неё брата не было для мамы новостью — С. П.). Мама, если можно, то пришли мне хотя бы немного денег. В среду 29 июня у нас было не полное солнечное затмение, закрылось немного меньше, чем половина солнца. Я болела корью, но теперь уже поправилась и перешла в 6-ю группу. Умеет ли Витя писать по-русски и рисовать? Если умеет, то пусть нарисует мне что-нибудь и напишет письмо. А пока до свидания. Целую всех. Ваша дочь Олимпиада Крумовна Докова».

После этого детского послания, предварённого грустным наивным рисунком: дерево без ветвей, одинокие кошечка, собачка и коровка — приписка прабабушки — «Дорогая Зинуличка, береги себя, не тоскуй, всё в божьих руках». И затем её щемящее письмо.

«Дорогая Зинуличка! Я твоё письмо получила и карточки, наконец-то я увидела своего дорогого правнучка хотя б на карточке. Какой он уже большой, славный. Придётся ли увидеться с вами, слишком большие затруднения и препятствия. Я вчера получила из Москвы письмо, но утешительного пока ничего нет. Я вывела такое заключение, что ещё не начиналось ничего для нашего отъезда, а мне предлагают хлопотать документы и доказательства, что Адуся болгарского подданства. А чем я могу и кто может это доказать?. Она записана в моём документе. Посылаю вам копию письма…»

О, это истинный образец большевистско-чиновничьего крючкотворства и лицемерия! По тону отписки было понятно, что путь к родителям в Болгарию нашей маме, как говорится, заказан. Похоже, её прабабушка прекрасно это осознавала, потому и не скрывала своего отчаяния.

«Что делать, где все документы доставать и сколько ещё протянется времени… Я просто голову теряю. Значит Красный Крест ничего ещё не делал… Напишите, пожалуйста, как мне поступить… Я думала, думала и ничего не придумала. Отвечайте скорей. Что-нибудь надо делать или ожидать благоприятного времени. Адочка учится хорошо, перешла в 6-ю группу. Она на Пасху была больна сильно корью. Я переволновалась за неё страшно, но, слава Богу, теперь она совершенно здорова, помогает мне по хозяйству. Садик мой не очень большой, урожай гусеницы много объели. Цвели сильно, но много осыпалось плодов частыми сильными ветрами. В этом году весна неблагоприятствовала садам…. Пишите, пожалуйста, чаще. Вы знаете, что Ваши письма для меня великий праздник. Милые, дорогие мои, полетела бы взглянуть на Вас. За что нас Господь разлучил…»

Но жизнь продолжалась. И значит не умирала надежда. Вот «мамин привет» от 30 декабря того же 1927 года.

«Здравствуй, дорогой папочка. Поздравляю тебя с праздником Рождества Христова и с преддверием Нового года. Деньги твои мы получили, но ещё не разменяли. Большое спасибо, а то у нас к празднику не было ни копейки. Я болела свинкой, но уже поправилась. Недавно у нас были зачёты, и я сдала по всем предметам, теперь нас распустили на две недели. Я очень по вам соскучилась, но ничего, Бог даст, скоро увидимся. А ты папа успокаивай маму, чтобы она не тосковала. Бабушка уже начала хлопотать, и Бог даст, скоро увидимся… Остаюсь любящая вас ваша дочь Олимпиада Докова.»

Олимпиада с бабушкой в России

А это одно из последних «оставшихся в живых» детских маминых писем. Оно отправлено в Болгарию весной 1928 года.

«Христос воскрес!

Дорогая мама, как твоё здоровье и здоровье Вити?.. Приезжал ли папа на Пасху в Болгарию? Сегодня нам объявили, кто сдал зачёты. Я сдала по всем предметам. В школе у нас отменили немецкий язык, потому что средства давал Р.Н.К., а теперь у него нет средств. Погода стоит хорошая, солнечная, я уже сегодня посадила цветы. Какая там у вас погода? Мама, опиши мне Болгарию.

Есть ли у вас электричество?

Есть ли радио?

Есть ли водопровод?

Есть ли русские школы?

Равнина? Или степь? Или горы?

Курортное ли это место или нет?

Потом, мама, ты уже присылала „общий вид Варны“, а теперь, если можно, то пришли вид вашего двора и дома. Праздники я провела весело. В первый день рано утром, в два часа, ходила святить пасхи, потом пришла домой, разговелась и в десять часов пошла в школу на литературное утро… В два часа дня началось народное гуляние в парке. Был буфет, лото, лотерея, игра в футбол, в крокет, в мяч. Я там побыла с девочками до четырёх часов, играла в крокет, в мяч… На другой день я никуда не ходила, только пошла в лотерею, взяла билет и выиграла мыло. На третий день была у подруг, ходили в парк. Я взяла билет в лотерею, но ничего не выиграла и пришла домой. Вот как я провела праздники. Посылаю Вите две открытки.

Целую крепко тебя, Витю, Бабушку и Дедушку. Остаюсь любящая тебя твоя дочь Ада Докоffа».

От тюрьмы спасло письмо?

Сохранилось в семейном архиве наших болгарских родственников и письмо, написанное мамой в 1937 году.

«Милая мамочка, я очень и очень рада, что получила от тебя письмо. Наконец-то мне удалось связаться с Вами, и я вновь приобрела своих самых близких, самых дорогих людей: свою собственную маму, папу и брата. Я думала, что никогда в жизни так и не увижу людей, которые дали мне жизнь, единственных людей, которые являются для меня родителями. А теперь, когда получила от тебя письмо, я уверена, что рано ил поздно обниму и расцелую тебя первый раз в жизни. Мамочка, я думаю, ты понимаешь мою радость, которую я испытала с получением твоего письма. Ведь все окружающие меня люди имеют свою семью, своих родителей, плохих или хороших, но всё-таки своих, а я?.. Я была одна, для всех чужая, никому неизвестная сперва девочка, а потом барышня. После того, как умерла бабушка, я осталась одна без родных и без куска хлеба. Правда, я тогда уже работала в школе и кое-как могла питаться. Но это длилось очень недолго, т. к. в силу некоторых обстоятельств мне пришлось оставить Кубанский округ и всё, что я там имела. Мои скитания длились до 1935 года, а в 1935 году мне было суждено остановиться в Александрове. Здесь я устроилась работать в детский сад, проработала до конца 1936 года и устроилась на курсы, по окончании которых буду работать руководительницей в детском саду. Осталось мне ещё учиться 3–4 месяца и тогда будет легче, т. к. я буду иметь готовый стол и из получаемой зарплаты смогу кое-что себе приобрести. В Александрове я встретилась с одним молодым человеком. Это было в апреле 1936 года. Мы с ним стали проводить время, и я впервые после смерти бабушки рассказала ему всю свою жизнь. Он меня понял, и мне стало легче потому, что я могла с ним говорить обо всём, могла делиться и радостью и горем. И он, как только мог, утешал меня, Через 6–8 месяцев мы поняли, что, вряд ли сможем когда-нибудь расстаться. И вот, мамочка, я думаю, ты не будешь против, если я выйду за него замуж. Он работает машинистом на дизелях и прилично зарабатывает, так что, когда я окончу курсы и тоже буду работать, то мы сможем прилично жить и неплохо питаться. Мама, насчёт поездки к Вам, я думаю, что на постоянно я приехать не смогу, так как я очень привыкла к Алексею и не смогу бросить его одного. Я знаю, что взамен я получу несравненно лучшую жизнь в материальном отношении и получу Вас, своих милых родителей и братишку. А что будет с ним, когда он останется без меня?… Ведь мы любим друг друга, а что такое любовь, ты сама хорошо это знаешь. Я думаю, мама, что или ты приедешь сюда погостить, или устроишь мне поездку к Вам хотя бы на две-три недели, тогда мы обо всём поговорим. Напиши мне, как лучше. Во всяком случае, это зависит от Вас. Вот мамочка и всё, что я могу написать о себе и своей жизни… Итак, мамочка, я во всём была с тобою откровенна, надеюсь, и ты откровенно мне ответишь. Пусть папочка что-нибудь напишет. Или он уже забыл свою дочку? Пиши поскорее ответ, жду с нетерпением и крепко целую тебя, папу, Витюшку.

А пока до свидания. Остаюсь любящая Вас ваша дочка Липа. Пиши по адресу: г. Александров, Ивановская область, Больничный проезд, дом № 3, Сивяковой Татьяне Ефремовне».

А теперь самое время вернуться к тому злополучному свидетельству об окончании годичных дошкольных курсов при Александровском педучилище, выданному Доковой О.В. 25 июня 1937 года. Выходит, что к тому времени мама уже имела беседу в НКВД, поскольку из Олимпиады Крумовны превратилась в Олимпиаду Васильевну. Письмо же, если учесть, что до окончания учёбы маме (как она пишет) оставалось 3–4 месяца, можно датировать первыми числами марта 1937-го. Предположение о том, что при его написании мама могла следовать рекомендациям чекистов и после проверки ими «домашнего задания» получить добро на отправку по адресу, напрочь отмёл. Такое по велению НКВД не напишешь. Скорее всего, именно это письмо спасло маму от тюрьмы. Ведь, если уж в брежневские времена с отправляемой за границу корреспонденцией КГБ выборочно знакомилось, то в сталинские наверняка все письма прочитывались от и до. А уж тем более письма тех, кто находился у спецслужб под колпаком. Помните, чем завершились периодические визиты нашей мамы в болгарское посольство? Думаю, чекистам несложно было поверить маминому признанию, что она не собирается уезжать из страны. А маме легче было пережить их ультиматум, и назваться, как её родовитая бабушка Жданова-Пушкина, Олимпиадой Васильевной. Ещё легче было взять фамилию любимого человека и стать Сивяковой.

 «Общались мы фантастично»

Я уже цитировал вторую публикацию Алексении в «24-х часах». Вернусь к ней ещё раз.

«Я гостил в семьях всех своих двоюродных братьев и сестры. Поначалу хотел жить в гостинице, но они обиделись. Общались мы фантастично, разговаривали до 1–2 часов ночи», — вспоминает Виктор Доков. Одна из самых больших неожиданностей для него случилась в Тюмени. Супруга Юрия Татьяна показала ему подарок, который подготавливает для своей свекрови Олимпиады. «Меня как будто поразило молнией. Она показала мне почти готовый гобелен с ликом св. Николая Чудотворца, а я ей — ту же самую икону, купленную в одноимённом храме в Варне. Когда, будучи в Ишиме, мы впервые вошли в тётину комнату, то буквально остолбенели — с настенного церковного календаря на нас взирал всё тот же св. Николай Чудотворец! Сам я, как и мои тюменские братья, прагматик, но, уверен, в ту минуту все мы подумали, что такие совпадения не бывают случайными», — взволнованно рассказывает Виктор…

Когда они (наша ишимская родня — С. П.) собрались за столом, Виктор-младший достал небольшой золотой крестик. Перед отъездом в Россию он получил его от своей матери с просьбой передать его Олимпиаде. Она рассказала, что этот крестик получила от свекрови. Его носила мать Олимпиады, мать её матери, и её мать. Ему, наверное, уже около 300 лет. По старой семейной традиции он принадлежит Олимпиаде. «Не можете себе представить, как разволновалась тётя, получив родовую реликвию, как ласкала и целовала этот крестик», — делится Виктор. Олимпиада не знает болгарского языка, но призналась племяннику: «Как здорово, что я снова могу ощутить себя болгаркой и мне не надо скрывать этого. Я счастлива, что хотя бы на старости лет обрела болгарскую родню. Родню ни мужа, ни детей, а свою собственную. Сейчас я уже не дерево без корней… „Если бы всё это случилось на Рождество, то выглядело бы настоящей рождественской сказкой со зловещим началом и счастливым концом“, — заключает Виктор».

Вместе с упомянутой газетой и собственным переводом опубликованной в ней статьи Виктор прислал мне коротенькое письмо, фрагментом которого я, пожалуй, завершу своё повествование.

«Статью эту мы, конечно, разослали по свету — родственникам в Софии, друзьям в Болгарии, Чехии, Бельгии, Израиле, США и Бразилии. Меня поразили отзывы прочитавших её людей — от восхищения стойкостью и мужеством тёти, пережившей нечеловеческие испытания до откровенного недоверия. Его проявляли, в основном, молодые люди в возрасте до 30-ти лет. Они-то думали, что всю эту историю выдумали журналисты. После моих с ними бесед, они честно признавались, что в это трудно поверить, что такого ужаса в настоящей жизни просто не может быть. Поверили же исключительно из-за того, что хорошо меня знают. И если я подтверждаю, значит всё это правда».

Сергей Пахотин