Field 'nick' doesn't have a default value

Спасти «челюскинцев»!

Эту историю лет сорок назад мне рассказал Виталий Морев, один из воспитанников Порфирьева. На него меня «навёл» сам Василий Алексеевич, с которым я подружился сразу же по приезду в Ишим. Помню, мы возвращались с Порфирьевым после «галочного» мероприятия по патриотическому воспитанию, на которое он был приглашён. Недовольный формализмом организаторов, Василий Алексеевич всю дорогу беззлобно ворчал. Зная, как поднять его настроение, я сообщил, что собираюсь написать в районную газету заметку о Герое Советского Союза Петре Горчакове. «Тебе надо встретиться с Виталием Моревым — они с Петром друзьями были», — оживился Василий Алексеевич, и тут же выложил его координаты. И моя встреча с Моревым состоялась. Удовлетворив моё журналистское любопытство этот, потерявший зрение, мужественный жизнелюбивый человек, как бы между прочим, заметил, что первыми у нас в стране этого высокого звания были удостоены лётчики, участвовавшие в героической операции 1934 года по спасению полярников, находившихся на борту зажатого льдами корабля «Челюскин».

— Нам, ишимцам, повезло, — продолжил мой собеседник, — из Владивостока в Москву вызволенные из ледового плена «челюскинцы» и их спасители возвращались поездом, который останавливался и на нашей станции. По этому случаю прошёл грандиозный митинг. Среди его участников были и мы, юные спортсмены железнодорожной школы, вместе со своим любимым учителем Василием Алексеевичем Порфирьевым. Вскоре, благодаря его неукротимой выдумке, в нашем летнем загородном лагере родилась и стала традиционной игра под названием «Спасение „челюскинцев“. Всё началось с того, что на одной из утренних линеек дежурный заговорнически сообщил: „Пропал отряд малышей. На месте их ночлега найдено письмо“. Едва начав его читать, всё сразу стало ясно. А в нём говорилось, что „пароход „Челюскин“ затёрт льдами. Мы, его команда, высадились на льдину. Дрейфуем. Спасите нас“. Ниже подпись: начальник экспедиции Отто Юрьевич Шмидт. Ещё были указаны координаты района поиска. И тут началось…

Лагерь мгновенно превратился в „Москву“. Срочно были сформированы поисковые „авиагруппы“, которым предстояло „вылететь“ по известным всем нам маршрутам настоящих спасателей экспедиции. Их командиры получили по фрагменту топографической карты, правильная работа с которой выводила на место первого „приземления“. Там на обратной стороне таблички с названием населённого пункта (они были загодя изготовлены и надёжно замаскированы в лесу по всему маршруту поиска) находился очередной фрагмент карты, указывавший пункт следующего „приземления“. В тот день я тоже „вылетел“ в составе одной из спасательных групп. Но повезло мне не тогда, а несколько позже.

Руководимый мною „авиаэкипаж“ уверенно продвигался в район „бедствия“, оставляя позади „Комсомольск на Амуре“, „Петропавловск-Камчатский“, „Уэлен“… На конечном пункте маршрута вместо карты — записка, в ней указаны азимут поиска и координаты местонахождения „челюскинцев“. Наконец, я увидел то, что, наверное, и победитель премьерной игры: застеленная белоснежными простынями небольшая поляна-„льдина“, посередине которой высилась мачта с развевающимся на ветру красным флагом. Рядом палатка, на фоне которой восседал Василий Алексеевич с лентой через плечо, на ней надпись: „О. Ю. Шмидт“. А за спиной Порфирьева сгрудились серьёзные до неузнаваемости малыши-»челюскинцы», на каждом такие же ленты — «капитан Воронин», «Кренкель»…Началась поочерёдная эвакуация спасённой экспедиции. Первыми во «Владивосток» (Синицинская поляна) доставили женщин, коих изображали девчонки-младшеклассницы…

По условиям игры, командир самой удачливой группы «становился» первым Героем Советского Союза. Помню, с каким неподдельным волнением принимал я из рук Василия Алексеевича ленту с магической надписью: «Ляпидевский». Но на этом игра не заканчивалась. Порфирьев-Шмидт сворачивал «льдину» и отправлялся с остатками своей команды «дрейфовать» в неизвестном направлении, оставляя на кустах наводящие записки. Так что, и у других поисковиков была возможность стать «Громовым» или кем‑то из других отважных лётчиков, участвовавших в беспрецедентной спасательной операции.

И вот наступил долгожданный миг. Во «Владивосток» прибыла последняя группа спасённых «челюскинцев», и мы дружной колонной двинулись в «Москву». Там нас ожидала торжественная встреча — с музыкой, цветами, всеобщим ликованием… Завершился день праздничным ужином. В центре внимания были, конечно же, мы — увенчанные красноречивыми лентами пацаны, успевшие вжиться в роли отважных лётчиков…

С задания не вернулись

После того разговора с Моревым мне стало понятно: почему среди воевавших с фашистами порфирьевцев было немало боевых лётчиков. О фронтовых судьбах некоторых из них я уже знал из экспонатов существовавшего в ту пору школьного музея. Вот что вычитал, к примеру, в «Комсомольской правде» за 10 марта 1944 года: «Сотни учеников-порфирьевцев воюют сейчас на севере и юге, в Белоруссии и на Украине. Они дерутся зло, по‑сибирски молча и упрямо. Николай Виноградов воевал в Сталинградских степях. Однажды в школу пришло письмо, короткое и суровое: «Мы все очень дружили с Николаем Виноградовым, вашим бывшим воспитанником. Он погиб как герой. Его послали штурмовать танковую колонну, шедшую к городу Сталина. Николай, вылетая на задание, сказал: „Не пропущу“. И мы по лицу поняли, что такой действительно не пропустит. Он поливал фашистов смертельным огнём из пушек и пулемётов, и летал над колонной так низко, что нам казалось — он заденет танки колёсами. Потом самолёт загорелся. Но Николай стрелял до тех пор, пока не рухнул вместе со своей машиной на землю… Память о нём будет жить в наших сердцах и звать к священной мести.

Боевые товарищи Николая — Костюков, Семёнов, Ванькин».

В школьном же музее копировал письма друзей-однокашников Алексея Мизгирёва и Владимира Григорука их родителям, конспектировал опубликованную в областной газете за 1967 год зарисовку «С задания не вернулся». В ней рассказывалось, в частности, о совершённом Владимиром таране фашистского «Юнкерса». Но тогда он сумел посадить свой повреждённый падающий самолёт. Это был сотый боевой вылет Григорука. А не вернётся он после двухсотого. Музейная летопись извещала: «Григорук Владимир Константинович родился 27 декабря 1921 года. После окончания 10 класса учился в лётной школе и из неё был призван в армию в 1940 году. Где погиб — никто не знает, но дата гибели известна — 1945 год. В письме к матери лучший гимнаст нашей школы Владимир Григорук писал: «Я очень благодарен Василию Алексеевичу Порфирьеву за то, что он привил мне любовь к спорту. У некоторых ребят при перегрузках в воздушном бою идёт кровь из ушей и носа, я же ни разу этого не испытывал».

Из той же летописи узнал, что друг Григорука Алексей Мизгирёв после десятилетки «окончил Челябинское лётное училище. В 1941 году воевал под Смоленском. Был награждён орденом Красной Звезды и многими медалями. Погиб 25 июня 1943 года северо-западнее Брянска при выполнении боевого задания». А боевой лётчик Виктор Рыжакин, отличный гимнаст и волевой парень с романтической душой, погиб в победном 45‑м на Востоке. В упомянутой выше «Комсомолке» за 1944 год цитируется фрагмент одного из его писем Порфирьеву: «Сегодня первый раз был в воздухе — 27 минут. Впечатление описать невозможно. Когда отрываешься от земли, кажется, что за спиной от радости вырастают крылья. Виражи ещё приятнее: взглянешь вверх — облака блестят на солнце, вниз — земля набегает на самолёт. А ещё я забыл написать, что, когда самолёт идёт на снижение, я вспоминаю Ваши слова: «Думаю, что никто из вас не окажется трусом».