Field 'nick' doesn't have a default value

С министром — «без галстуков»

Имея большой опыт экстремальных походов, мне захотелось именно в юбилей Великой Победы совершить этот сверхдальний переход в Монголию, посвятив его моему отцу-фронтовику. Была такая задумка: связать тюменский клуб ветеранов с ветеранами Холхин-Гола. Имелась, признаюсь, и корыстная мотивация: мне не терпелось попасть в пустыню Гоби — один из мощных на Земле энергетических центров (в то время как раз зачитывался Мулдашевым).

И я разработал кольцевой маршрут, на пути которого располагались (кроме Гоби) ещё два аналогичных центра: Алтай и озеро Байкал… Стартовав от Вечного огня 9 мая, вернулся в Тюмень 2 августа, на моём счётчике набежало 8080 км (самыми сложными оказались 1750 км по Монголии до её столицы — сплошные камни да пески).

В Улан-Баторе мне удалось через наше консульство связаться с министерством обороны Монголии. Там четыре дня готовили встречу, и она состоялась. Рассказал на ней о нашем клубе ветеранов, и передал врученные мне его активистами книги, значки, календарики и… бутылку наркомовской водки с дарственной юбилейной надписью. Довелось пообщаться «без галстуков» с самим министром. Он оказался на удивление компанейским человеком. А на прощание ошарашил своим простодушием — звони, мол, мне в любое время хоть на сотовый телефон, хоть на домашний… Чуть ли не — «заходи ко мне в гости на чашку чая». Можно себе представить в подобной ситуации нашего министра обороны?

Дуурь не впечатлила

…В Улан-Баторе сходил на оперу монгольского композитора «Чингис-хан», которая, честно говоря, меня не впечатлила. Зато поразила афиша. После названия, написанного на кириллице (в Монголии нет своей письменности), на ней значилось слово «дуурь», что в переводе означало «опера». Чувствовалось, что Чингис-хан у них — национальный герой, пользующийся всенародной любовью. В опере он предстал этаким добрым, благостным старичком. А может Чингис-хан, действительно, был не таким, каким нам его преподносили на школьных уроках истории?

Когда из Улан-Батора отправился (уже по асфальтированной дороге) в обратный путь, мне встретился один голландский велопутешественник. В ходе завязавшегося разговора выяснилось, что он уже проехал «цивилизованную» часть намеченного маршрута, и теперь ему предстояло решить: стоит ли двигаться дальше, по бездорожью — мне, говорит, сказали, что для велосипедиста этот путь непроходим. Ну, да, соглашаюсь, я тоже об этом слышал. Но я его прошёл…

В снежном капкане

В тот день, 6 июня, едва я начал преодолевать самый протяжённый на монгольском участке маршрута тягун, как стала портиться погода — резко похолодало, набежали тучи… Уже вечерело. Ладно, думаю, поставлю палатку да заночую. Так и поступил. Утром, часов в семь, проснулся от подозрительного шуршания. Выглянул наружу и ужаснулся — палатку на треть засыпало снегом, который продолжал валить, не переставая. Видимости никакой. Куда нам с велосипедом идти? Да и есть ли смысл — если сейчас сверну палатку, то потом мне её уже не установить. Вариантов не оставалось — надо пережидать непогоду. Но сколько она может продлиться — сутки, двое, неделю?

Весь световой день согревался, как мог, в тесной палатке, прогоняя прочь мрачные мысли. Некстати вспомнился прочитанный когда-то фантастический рассказ. Суть его такая. Аргонавты, возвращаясь с исследованной планеты, на пути к Земле погибают. Когда через много лет космический корабль с погибшими обнаружили, то были удивлены — на лице командира экипажа застыла улыбка. Из записи в бортовом дневнике следовало, что тот намеренно принял смерть улыбаясь, чтобы не отпугнуть потомков от дальнейшего исследования Космоса. У меня непроизвольно возникла мысль последовать его примеру. Вышел из палатки, установил на штативе фотоаппарат, сел перед взведённой камерой и изобразил на лице что-то подобие улыбки. Щёлк. Есть кадр. Теперь можно спокойно ждать развязки.

Ночь прошла в тревожных думах, а на рассвете слышу какие-то непонятные звуки. Вышел. И увидел всадника. Им оказался монгольский пастух. Он помог мне свернуть палатку, и повёл в свою юрту, где мне предстояло двое суток пережидать непогоду. Спасительное селение из нескольких жилищ оказалось всего километрах в полутора от снежного капкана, в который меня угораздило.

Гостеприимство по-монгольски

Хозяева оказались очень гостеприимными людьми. Уже потом я узнал, что в тех краях не принято спрашивать разрешения — там рады всякому гостю. Просто подъезжаешь к любой попавшейся на пути юрте, и входишь внутрь (вместе с велосипедом). Тебе жестом показывают, где можно отдохнуть, и тут же начинают готовить еду. Мне их гостеприимство вовек не забыть (смеётся).

Когда мы вошли в юрту моего спасителя, его жена взялась за приготовление пищи. Вооружившись ножом, она стала мелко рубить баранье мясо, сухожилия, кишки, всякую требуху, и складывать всё это в котёл. Ни соли, ни приправ при варке не добавлялось. Запах стоял ужасный. Сварившееся месиво было разлито по пиалам, одну из которых поставили передо мной — ешь, мол, пожалуйста. Голоден был, конечно, страшно, но от «деликатеса» вежливо отказался — «спасибо, я сыт». Старый монгол, сидевший напротив, удивлённо посмотрел на меня и переместил пиалу к себе. Дальнейшие его действия (из самых, между прочим, благих побуждений) привели меня в замешательство. Окунув в пиалу немытые пальцы с грязными разводами под ногтями, он поковырялся в её содержимом, попробовал на вкус и уверенно придвинул ко мне — всё, дескать, нормально, инородных тел не обнаружено, ешь на здоровье. Пришлось откушать угощение. Потом подали зелёный чай и вынесли пиалу с мёдом. Обрадовался — ну, думаю, сейчас заем бурду десертом! Гребанул столовой ложкой, и в рот. Глотая, чуть не поперхнулся (смеётся) — мёд оказался бараньим жиром. Они его называют маслом и подают обычно к чаю.

Непредсказуемые хозяева пустыни

…Эти монгольские собачки и стада пастухам пасти помогают, и юрты сторожат. Но первая же встреча с ними разубедила меня в их безобидности. Когда, невзирая на лай разъярённых преследователей, я, теша себя иллюзиями, продолжил невозмутимо ехать, одна из собачек хватанула меня за ногу. Благо, вовремя среагировал — нога уцелела, но костюм был разорван в клочья. Пришлось слезть с велосипеда, и передвигаться с частыми и продолжительными остановками. Километра два-три эти рычащие хозяева пустыни «пасли» меня с пеной у рта. Жутковато было. Они страшнее, чем волки. У тех хоть есть какие-то стандарты поведения, а действия монгольских собачек были непредсказуемы. Когда уже в Улан-Баторе общался с консулом, тот стал расспрашивать меня: как, мол, вам страна Монголия? Нормально, говорю — народ гостеприимный, доброжелательный… Только, вот, их собачки достали. Он как-то странно улыбнулся — «а вы знаете, что эти собачки — людоеды»?

И консул рассказал, что в монгольской «глубинке» до сих пор сохранился такой языческий обычай: умершего не хоронят, а выставляют на ночь метров за пятьдесят от юрты, в лучшем случае зарывая в песок сантиметров на десять — так собакам легче докопаться (зачем «добру» пропадать). И те за ночь труп съедают, обгладывая всё до косточки. Хорошо, что я об этом узнал, уже пройдя испытания.

В пустыне можно выжить

Году, наверное, в 89-м мы — четверо парней — преодолели (в рамках эксперимента) за четыре дня почти 200-километровый маршрут по пескам Небид-Дага. Для доставки к нам «врачебного десанта» обком комсомола выделил мощный «Урал» с опытным водителем. Через каждые два-три часа ночного перехода, он по нашим следам при луне подвозил к нам врачей, и те делали различные замеры.

Из еды у нас было с собой только по пятьсот граммов кисленьких сушёных яблок, которые мы постоянно «катали» во рту для подпитки организма. Воду не брали вообще — добывали её в пути методом выпаривания. У нас с собой были полиэтиленовые мешки размером где-то метр на полтора, которые мы надевали на ветки саксаула. В течение дня под палящими лучами солнца в них собирался конденсат — за световой день в каждом накапливалось от трёхсот до пятисот граммов жидкости. Таких мешков имелось у нас по пять-шесть, так что выходило по два-два с половиной литра на человека. Вечером всё это богатство сливалось во фляги и выпивалось, в основном, во время ночного перехода. Ну, а днём мы находились в лёжке. Вырывали каждый себе лежбище сантиметров 50–60 глубиной, ложились туда и сверху закрепляли тент. Чтобы экономить силы, старались не шевелиться и не разговаривать. Потом сделали вывод, что без воды, на таком минимуме самодеятельной жидкости можно продержаться в песках до недели. Это называется пассивным выживанием.

Из досье «СР»

55-летний уроженец Севастополя Сергей Малягин в Тюмени живёт с шестилетнего возраста. Окончил в областной столице музыкальную школу и музыкальное училище, в Екатеринбурге — Уральскую консерваторию по классу флейты. Работает преподавателем в детской музыкальной школе. Со своим близким другом, джазовым музыкантом Вячеславом Врублевским (ушёл из жизни шесть лет назад), в 1981 году увлёкся бегом. С тех пор не прекращает им заниматься, начиная каждое утро (встаёт в 4.45) с 10-километровой пробежки, успевая до работы ещё и наплавать километр-полтора в бассейне. В его послужном списке не только десятки всевозможных переходов, но и 23 успешных старта в марафоне (42 км 195 м). Вместо флейты, которую «возить с собой и тяжело, и жалко — ценный, как-никак, инструмент», берёт в путешествия дудочку из бамбука — «хочется иногда поизвлекать на закате (особенно в пустыне) какие-то звуки». Говорит, что грешен — «шесть лет кряду пользуюсь автомобилем, но исключительно, как средством передвижения, экономя время, которого всегда не хватает». В середине июля планирует веломаршрут до Душанбе.